Ты окончил школу иконописи. Было видно, что есть желание переработать русскую тему — и создать новый миф, сказочность.
Это специально — я даже добавляю театральность. С одной стороны, все выглядит прикольно и мило, с цветочками, но остается ощущение, что что-то не то. Это связано с набором предметов, которые я стараюсь комбинировать.
Ты же и техники комбинируешь?
Да, я даже создаю картины с двойной рамой — из керамики и дерева, — чтобы была попытка выйти за границы живописи.
Поговорим о русскости. Это для тебя важная тема, как часть осознания себя?
Я одновременно романтично и цинично настроен. Все, что касается русской культуры, я воспринимаю как систему заблуждений. Но для меня это важно, потому что это замена религиозности.
Твое отношение к поэтам?
Я их люблю. Взять хотя бы Андрея Белого. Все это интересно как некая система безвкусицы. Мне нравится сочетание безвкусицы и вкуса, это манипулятивная тема, особенно в контексте современного искусства.
Что для тебя вкус, а что безвкусица?
Я как раз и говорю о том, что нет этих понятий. Любая система координат, в которую ты пытаешься влезть, становится твоей ловушкой. Вот для кого-то Рерих — круто, а Шилов — плохо. Я же в принципе стараюсь исключать такое категоричное мышление, когда есть что-то хорошее, есть что-то плохое. Как мне видится, задача художника в том, чтобы одинаково замиксовать все это в некий такой слипшийся комок, который может раскрыться чем-то третьим. И тогда это может сработать как некое откровение, пробить брешь, сквозь которую увидишь что-то реальное. Или наоборот — нереальное.
